Коллективные труды

 
Дальше      
 

Научные труды

Главное, что создает ученый - гуманитарий - это научный текст в виде книги, статьи, заметки или рецензии. 

Ученый может также выступать автором идеи, составителем и редактором коллективного труда или серийного издания. 

Отечественная тематика, т.е. изучение этнических и других...

Поздний национализм как политический проект

Аргументы в пользу этих выводов и лозунгов приводятся разные: от наивномифологических до интеллектуально бесчестных. Главным аргументом для позднего национализма становится схоластичная риторика об этнонациях как био- или этносоциальных организмах. Этот органистический подход был унаследован от прошлой традиции, но реанимирован в грандиозном масштабе в самое последнее время. Этнос и нация стали жесткими синонимами с политическими выводами о «вымирании» или «убийстве наций» (nation-killing, по выражению У.Авторханова) в рамках существующих «многонациональных государств».

Другим аргументом современных этнонационалистов становится упрощенная картина внешнего мира: в Испании живут самоопределившиеся испанцы, в Англии – англичане, в Китае – китайцы, в Индонезии – индонезийцы, в Пакистане – пакистанцы, во Франции – французы и т.п. И в мире осталась только последняя (после распада Югославии) «многонациональная империя» Россия, где даже после распада СССР самоопределились не все нации, а только четырнадцать и которая остается «миниимперией». Россия есть некая историческая аномалия, нуждающаяся в современной коррекции. Как мне однажды сказала одна из коллег, «все, что нахапали русские, теперь надо отдавать»33.

Третьим аргументом можно назвать неточное или фальсифицированное прочтение международно-правовых норм и деклараций в защиту прав народов и о самоопределении. СССР был длительным поборником идеологии национального самоопределения для колониальных народов, и в рамках его влияния эта идеология насаждалась как средство поддержки «международного национально-освобо­дительного движения», геополитического соперничества и разоблачения империа­лизма. Ученые-пропагандисты не смогли понять, что принцип самоопределе­ния касается прежде всего колониальных стран и что он исключает этническую трактовку субъекта самоопределения – народа, который понимается прежде всего как территориальное сообщество. Не особенно задумывались эксперты и над тем, что реализация права на самоопределение в эпоху деколонизации носила явно антиэтнический, антитрайбалисткий характер. Иначе ни одно новое государство в бывшем колониальном мире не имело бы возможности появиться.

Поздний национализм вызвал серьезные переоценки в мировой литературе и в политической практике. Самое обескураживающее то, что эти изменения в подходах произошли не в результате накопления нового знания, а под воздействием новых политических перспектив и новых амбиций активистов социального пространства (политиков и экспертов, прежде всего). Э.Хобсбаум и ранее называл национализм «политическим проектом»34, сегодня же можно говорить о проекте вокруг национализма, т.е. об эксплуатации этой категории в политико-идеоло­гическом «воленавязывании» от уровня местных общин до мирового сообщества.

То, что язык советского/российского обществоведения и политики в рамках так называемой марксистско-ленинской теории нации и национального вопроса и порожденная ею политическая практика оказались саморазрушительными по своим непредвиденным политическим последствиям, ныне признается достаточно широко35. Эта проблема сохраняется и в новой России. Чего стоит хотя бы первая строка Конституции РФ: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации». Это старое клише «многонациональности» (вместо общепринятой многоэтничности) из советских деклараций, когда за них не нужно было платить процедурой реализации, перекочевали в совершенно новую политическую ситуацию более ответственных смыслов и освобожденных адептов этих смыслов. Какую цену в конечном итоге придется платить за инерцию элитного и ставшего бытовым менталитета, пока еще неясно. Но ясно одно – нашлось много желающих внутри и вне России, кто готов наказать страну за интеллектуальную импотенцию.

В этой связи особый интерес представляет та готовность, с какой западные ученые и политики воспользовались языком давних идеологических оппонентов и самим процессом саморазрушения для возможных интригующих сценариев: сначала для демонтажа СССР, а ныне ради перспективы второго круга дезинтеграции за счет России. Позиция западных ученых (независимо от дисциплины и отечественной традиции использования терминологии) довольно быстро консолидировалась, и смысл ее состоит в том, что в «многонациональной России» нет этнических и даже национальных меньшинств, а есть не-статусные нации или «нации без государств»36. В эту категорию были зачислены прежде всего те нерусские народы, которые на самом деле имеют высокий уровень этнотерриториальной автономии (республики-государства), собственные конституции, государственные символику и языки, легитимные органы власти и сильное представительство в федеральных органах власти.

Ирония заключается в том, что, например, для американских специалистов народы навахо или гавайцы остаются в категории этнических групп, или меньшинств, хотя в среде этих групп уже давно присутствуют «национальные движения» под лозунгом самоопределения нации навахо или гавайской нации, а ксерокопию паспорта одного местного активиста нации одживе я сделал еще в начале 1980-х годов во время полевых работ в районе Великих озер. Мое замечание в адрес американских коллег на съезде Американской антропологической ассоциации в 1996 г. по поводу политико-идеологической нагрузки двойной терминологии в отношении одинаковых явлений было встречено комментарием проф. К.Вердери. Она заявила, что речь идет не о двойном стандарте или политическом умысле, а об обычной гетероглоссии, которая столь часто встречается в науке и политическом языке37.

Слабым аргументом против моего замечания является и ссылка на то, что ученые, особенно работающие среди этнических групп антропологи, должны отдавать предпочтение категориям и политическим словам, которые используют члены этих групп в качестве самокатегоризации. Если якуты или татары называют себя нациями, то ученым политически некорректно писать о них как об этнических группах или меньшинствах. Этот аргумент можно было бы принять, если бы работы по другим регионам мира также строились на лексике местных активистов и если бы некоторые западные ученые в запальчивости не заявляли, что они «являются специалистами не по этническим, а по национальным проблемам в России»38. Идеологическое послание здесь прочитывается довольно четко: этнические проблемы в многоэтничной России – это всего лишь проблемы меньшинств, их культурных статуса и запросов; национальные проблемы в многонациональной России – это проблемы наций и их самоопределения. Последний подход исключает разговор о России как о государстве-нации и о ее национальных проблемах в гражданском и государственном смыслах.

Следует сказать, что терминологический дрейф и политически мотивированная амбивалентность языка начались не со времени краха СССР. Еще в 1960–1880-е годы под мощным влиянием правозащитных движений и движений меньшинств в международный академический и политический язык стало внедряться понятие «нация» в этнокультурном смысле. Ряд известных философов, политиков и публицистов выступали довольно последовательно, как им представлялось с общегуманистических позиций, против различных форм прямого и структурного насилия, которые часто осуществляют государства в отношении недоминирующих групп населения. Эта линия нашла отражение в работах норвежского ученого Й.Галтунга, последняя книга которого содержит амбициозный план переустройства мира на «мирных принципах», в том числе через создание «организации объединенных этнонаций»39. Являясь сторонником государственного самоопределения этнокультурных общностей, он считает, что этот принцип универсален для всего мира. В любом случае, эта позиция давняя и последовательная; за ней не стоит геополитическое соперничество, хотя с научной точки зрения план Й.Галтунга, имеющего репутацию зачинателя изучения проблем мира (peace research), выглядит наивным и опасно утопичным для современного мира многоэтничных государств.

Многие западные антропологи внесли свой вклад в так называемую симпатизирующую этнографию, выступая безоговорочными адвокатами малых и дискриминируемых групп. При этом они нередко играли роль манипулируемых романтиков или политических лоббистов, связанных с местными радикальными активистами и вождями, которых они воспринимали и представляли как выразителей воли и общего интереса той или иной группы. Именно это обстоятельство дало основание норвежскому ученому Ф.Барту сделать замечание в адрес антропологов, которые «постоянно действуют с узких позиций (самозванных) адвокатов и лоббистов этнических групп и их требований. Они пренебрегают более обстоятельным анализом процесса выработки коллективных решений, который имеет место на среднем уровне (по Ф.Барту, это уровень групповой мобилизации для различных целей и разными методами, сфера этнического предпринимательства, деятельности лидеров и риторики. – В.Т.), и они не обращают внимания на то, что это может приводить к политике, которая идет вразрез с желанием людей и интересами народа, от имени которого они выступают»40.

Следует признать, что 15 лет назад, изучая «национальный вопрос» в Канаде и США, я также занимал позиции самозванного адвоката, выступавшего в защиту прав американских индейцев. В 1983 г. в газете «Советская культура» было опубликовано мое интервью «Мир должен придти нам на помощь» с лидером Движения американских индейцев Р.Минцем, в котором для читателей был сообщен адрес резервации Вундед-Ни, где тогда происходили драматические события индейского сопротивления во главе с Р.Бэнксом и Л.Пелтиером. Я тогда называл это «индейским национальным движением». Мои же американские коллеги иронично отзывались о нем как о политических манипуляциях городских индейских активистов, которые выступают от имени аборигенных общин, где действительно существуют серьезные социальные проблемы. Сегодня эти же коллеги не хотят принимать подобные оценки в отношении чеченских, татарских или дагестанских радикальных активистов. Для них полумиллионная нация навахо – это всего лишь политическая и эмоциональная риторика лидеров резервации (территория которой в 10 раз больше территории Чечни), а 150 тыс. карачаевцев или 78 тыс. балкарцев и подобных лингвистически «национализированных» общностей в России – это реальные нации, требующие государственного самоопределения.

В свое время «национальную» семантику этническому дискурсу на уровне международного официального языка помогли придать восточноевропейские лоббисты. Именно по настоянию венгерских экспертов и политиков в текст Декларации МОТ «О правах лиц, принадлежащих к этническим, языковым и религиозным меньшинствам», было добавлено определение «национальным». Таким образом, типологически сходные конструкты стали квалифицироваться в одних странах Европы как «языковые» или «этнические меньшинства», а в других – как «национальные меньшинства». Гетероглоссия стала политикой, когда был назначен Верховный комиссар ОБСЕ по делам национальных меньшинств. Самой терминологией сфера его деятельности была ограничена странами бывшего СССР и другими подобными лингвистическими последователями в «национальном вопросе». В Ольстер, Тироль или в Страну Басков Верховный комиссар Ван дер Штул так и не был допущен, поскольку там (по дефиниции) живут «этнические», «религиозные» и «языковые», но никак не «национальные» меньшинства. Однако трудно доказать, что кроме традиции внешнего предписания, которое, отчасти, стало и самодефиницией, существует принципиальная разница между гагаузами в Молдове, крымскими татарами на Украине, татарами в России и басками в Испании, тирольцами в Италии, ирландцами в Ольстере.

И все же радикальный коллапс в понимании и в отношении к национализму произошел на Западе в самые последние годы. Это случилось по причине инерции менталитета «холодной войны» и реванша со стороны мощной когорты не ушедших в отставку борцов против коммунизма (сейчас – против «миниимперии»). Именно в последние годы международные юристы научились пересматривать доктрину самоопределения в пользу отказа от принципа территориальной целостности государств и признания самопровозглашенной сецессии. Именно в последние годы политические философы осуществили радикальный пересмотр понятия «национальность» в пользу его этнокультурного (советского) смысла41. Именно в последние годы стали доминирующими явно слабые, но политически корректные объяснительные модели крупнейших изменений текущего десятилетия, прежде всего крах коммунизма и распад СССР. Эти модели основаны на ставших уже недискутируемыми клише французской исследовательницы Э.Кар­рер Данкосс о «распадающейся империи» и о «триумфе наций»42, хотя менее политизированный анализ скорее говорит о триумфе самой метафоры «триумф наций».

Наконец, только в последние годы, когда международные активисты защиты «непредставленных народов и наций» обратились к территории бывшего СССР, эти постулаты нашли откровенную поддержку на уровне государственного внешнеполитического планирования. В 1995 г. Американский институт мира и Отдел политического планирования Государственного департамента США провели специальный круглый стол по вопросам самоопределения, на котором была выработана позиция поддержки таких неправительственных организаций, как, например, базирующаяся в Гааге Организация непредставленных народов и наций (ОННН). Автор доклада по итогам круглого стола формулирует следующий вывод в отношении членов ОННН: «Эта группа народов, которая не имеет мест в ООН, существует с 1991 г. и была организована как частичный протест в ответ на нежелание их признания со стороны международного сообщества. Среди этих членов – чеченцы, татары, башкиры, чуваши, гагаузы, абхазы, которые представляют собою самостоятельные народы бывшего Советского Союза, живущие на территории государства, где господствует другая этническая группа. Эти группы не получили независимость после распада СССР просто по причине невезения, а не потому, что они ее меньше заслуживают. Будет ли международное сообщество продолжать игнорировать эту группу народов, находящихся в опасности?»43.

Однако с изучением национализма не все обстоит столь безнадежно. Теоретические положения недавно опубликованной работы Р.Брубейкера о европейском национализме помогают совершить серьезный прорыв в понимании того, что есть национализм. По мнению автора, взрыв национализма не должен вести нас к признанию наций как чего-то материального. «Национализм может и должен быть понимаем без обращения к «нациям» как к объективным общностям. Вместо фокусирования на нациях как на реальных группах нам следует обратиться к национальному (nationhood and nationess), «нации» как практической категории, как институциональной форме и как к делу случая. «Нация» – это категория практики, а не категория анализа. Чтобы понять национализм, нам необходимо понять практическое использование категории «нация», как эта категория структурирует понимание, наполняет мысль и опыт, организует дискурс и политическое действие»44. Это замечание сходно с моим выводом, сделанным в том же году45, что нация не представляет собой научную категорию и что она должна быть устранена из языка науки и политики.

Интересные наблюдения были сделаны и в отношении национализма трансформирующихся обществ. Г.-Р.Уикер, в частности, пишет: «Возрождение национальных идентичностей и этнизация различных социальных секторов общества являются побочными воздействиями трансформации, которая неизбежно вызывает ослабление государства, уменьшение социальных прав и либерализацию экономики. Суммарное воздействие этих процессов быстро вымывает последние остатки социальной солидарности. Хотя странно видеть, что новые национализмы обращаются к докоммунистическим временам в поиске значимых концептов, не следует забывать, что структура этой национализации в конечном итоге обусловлена коммунистическим наследием… В действительности упадок власти в центре способствовал подъему региональных элит. Многие национализации и этнизации на региональном уровне, первоначально нацеленные на создание независимой государственности, используются региональными элитами для получения своей доли обанкротившегося коммунистического поместья. Подобные процессы регионализации и роста этнической значимости развязали этнические войны в бывшей Югославии и в регионе Кавказа, а также вызвали движения откровенной дерусификации в балтийских странах»46. Это внимание к проблеме с точки зрения процесса («национализация», «этнизация»), а не тотальной целостности «нации» и «этноса» очень близко нашим собственным методологическим позициям.

Интересен подход к нации как к дискурсивным практикам в системе отношений власти и знания, как к симбиотической взаимосвязи между национализмом и организующим знание принципом историчности, которая представляет собой одну из форм властных отношений в современных государствах. Как заключает в журнале «Нации и национализм» один из современных авторов на примере функционирования мифа о шведской нации, «эта практика является результатом взаимодействия между институционно оформленным и суверенным, или объективным, государством и интеллектуальным знанием и его институционной формой внутри государства в виде научного сообщества, которое обретает суверенитет в производстве объективной истины. Этому особому виду дискурсивной репрезентации, за которой на самом деле стоят личностные взаимодействия и борьба за и внутри официальных институтов, удается производить субъект исторической нации… Нация не является историческим субъектом; это социальные отношения власти и знания. Тем не менее, эти отношения становятся формой дискурсивного режима, при котором нация представляется как исторический субъ­ект»47. Очень неожиданное для журнала, руководимого лидером ортодоксального подхода Э.Смитом, наблюдение, которое заслуживает безусловного развития на отечественном материале!

В начало страницы